В Квиринальском дворце до утра не погаснет окошко. Король Витторио Эмануэле Третий и его верный маршал — а теперь ещё и глава правительства — Пьетро Бадольо не спят. Удачно, как им тогда казалось, сплавив этого надоедалу Муссолини подышать горным воздухом и вновь получив в свои руки всю полноту государственной власти, они теперь вынуждены придумывать, как бы половчее выпутаться из уже очевидно с треском проигранной войны и замириться со странами антигитлеровской коалиции.

Дело вовсе не в том, какие условия могут выдвинуть Союзники. Король с маршалом заранее согласны практически на любые. Проблема в другом. Она, проблема, обладает дурацкими усиками, косой чёлкой через лоб и очень-очень скверным характером. Не говоря уж о такой мелочи, как армия, способная — пока ещё, по крайней мере — противостоять войскам всего остального мира. Этой армии, случись что, даже не потребуется завоёвывать Италию. Её части и соединения в количестве, не уступающем итальянским вооружённым силам, уже расквартированы по всей стране, занимают все стратегические пункты и являются единственной причиной, по которой американцы и англичане не продвинулись дальше Сицилии. Представляется крайне сомнительным, что Гитлер, и так уже с подозрением интересующийся, куда, мол, дели моего амико Бенито, безропотно отзовёт своих солдат и пойдёт повоевать где-нибудь в другом месте.

Поэтому сепаратные переговоры начинаются в обстановке жуткой секретности и проводятся с чисто итальянскими, практически макиавеллиевскими, выдумкой и изяществом. На встречу, назначенную в Лиссабоне, королевский эмиссар в целях конспирации отправляется не на самолёте, а на поезде. Мало того, он, эмиссар, специально отобран с тем расчётом, чтобы быть как можно более незаметным для немецких шпионов. Во вполне буквальном, чисто физиологическом смысле.

19 августа 1943 года под ноги ожидающим на вокзале здоровенным представителям американского и британского командования из вагона выкатывается полутораметрового роста типчик, жестами объясняющий, что его зовут генерал Кастеллано. Жестами, поскольку Бадольо, давший ему перед отправлением строгий наказ использовать в процессе переговоров всё своё красноречие, как-то не учёл, что генерал совершенно не умеет говорить по-английски. Сообщив, что «итальяни — но пиф-паф, Союзники — мольто бене, Гитлер — финито!», Кастеллано отбывает обратно в Рим, посылая из окна отходящего поезда многочисленные воздушные поцелуи.

Пока англосаксы тщетно пытаются сообразить, что это вообще было, с неба плюхается самолёт, из которого вылезают два синьора, заявляющие: они, генерал Занусси и генерал Индез… эмм… Росси, приехали из Италии, дабы вести переговоры о мире. Это Бадольо вспомнил о лингвистической проблеме и срочно послал Кастеллано подкрепление. На сей раз, однако, забыв сообщить новым генералам о существовании предыдущего. Поэтому на вопрос Союзников, — а кто тогда, мол, тут до вас приезжал, — те делают круглые глаза и честно отвечают, что вообще без понятия.

Английский посланник наклоняется к уху американского и шепчет: «Слушай, а может, чем с ними переговоры вести, их реально проще тупо завоевать?..»

В каком-то смысле он прав: выход Италии из войны никаких особых преимуществ странам коалиции не несёт. Но все уже активно задумываются и о послевоенном мироустройстве. Американцы опасаются, что в случае оккупации Италия может попасть под британское влияние. Британцы, в свою очередь, имеют веские причины подозревать ровно противоположное. Ситуацию же, в которой страна превращается в советскую зону ответственности, никто, по понятным причинам, не хочет рассматривать даже теоретически. Поэтому избирается компромиссный вариант: принять условия итальянцев, потянуть время, а дальше решать уже после победы. Тут Союзники начинают выяснять, что же это, собственно, за условия. Доблестные итальянские вояки желают странного: незамедлительно начала крупномасштабного англо-американского вторжения на всю территорию полуострова. Особенно настаивая на высадке в Риме десанта парашютистов для защиты столицы и монарха (точнее, в обратном порядке) от немцев. Рассудив, что это в целом не сильно отличается от их собственных планов, Союзники соглашаются.

Подписание перемирия проходит на Сицилии, в деревне Кассибиле, куда 3 сентября прибывает всё тот же сверхкомпактный генерал Кастеллано.

— Шо, опять?!.. — выдыхают Союзники и, уже наученные горьким опытом, первым делом требуют у него справку, подтверждающую полномочия. Справки, разумеется, не оказывается. Нет, на этот раз Бадольо не забыл, а постеснялся. Глава итальянского правительства не считает себя вправе подписывать такие исторические документы.

— Пусть уж лучше Кастеллано там что-нибудь сам начирикает, — рассуждает маршал. — Так Гитлер меньше расстроится и, коли что пойдёт не так, не будет меня сильно ругать.

Не обладающие столь же изощрённым политическим умом Союзники никак не могут понять, почему под соглашением между ними и Королевством Италия должна стоять подпись какого-то мутного типа. И, уже наплевав на секретность, весь остаток дня заваливают Рим телеграммами, требуя в письменной форме и в присутствии британского посла в Ватикане подтвердить личность и полномочия Кастеллано. Бадольо же старательно делает вид, что работает с документами и вообще очень занят. Не отвлекайте, мол, по пустякам.

Кончается тем, что взбешённый генерал Эйзенхауэр приказывает поднять в воздух пятьсот бомбардировщиков, информируя итальянскую сторону, что либо сейчас отправит их на Рим, либо наконец-то получит искомую подпись. Аргумент оказывается убедительным, и 3 сентября 1943 года в 17 часов 30 минут Италия формально выходит из войны. Но боевые действия пока не прекращаются. Подписанное перемирие, по его условиям, вступает в силу лишь с момента опубликования.

А в это время где-то в Берлине Гитлер с интересом читает перехваченные немецкой разведкой телеграммы.

8 сентября 1943 года, раннее утро. В районе Реджо Калабрия начинается высадка канадско-английского десанта. Впрочем, это лишь отвлекающий манёвр. В качестве основной точки штурма выбран Салерно.

Одновременно с этим в Риме пара американских военных экспертов осматривает позиции, которые должен занять десант воздушный. Попутно они интересуются у Бадольо, какую именно поддержку смогут оказать им итальянские войска.

— Поддержку?.. — страшно удивляется маршал. — Не-не-не, мы с немцами воевать не подписывались! Вы уж как-нибудь сами с ними разбирайтесь. И вообще, куда мы торопимся? Давайте лучше всё отложим да ещё подождём. Может, оно как-нибудь само всё и рассосётся.

Когда эту новость доводят до сведения Эйзенхауэра, тот багровеет лицом, возвращает уже сидящих в самолётах парашютистов в казармы и приказывает немедленно опубликовать текст договора о перемирии.

В 18.30 радио Алжира сообщает о выходе Италии из войны. Узнав об этом, Витторио Эмануэле тяжело вздыхает и говорит:

— Ну теперь уж ничего не поделаешь. Давайте, подтверждайте. Только часик ещё погодите, я как раз за это время успею добежать до Апулии.

С этими словами, потуже подтянув завязочки короны и схватив по чемодану в каждую руку, король начинает стремительно драпать на юг, навстречу американским войскам. Рядом с ним пыхтит верный Бадольо. А чуть поодаль, на бегу срывая эполеты и в панике теряя багаж, — и всё остальное высшее военное и политическое руководство страны.